Неточные совпадения
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз
встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил
в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности
рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил
в дверь. И даже
в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Соня села, чуть не дрожа от страху, и робко взглянула на обеих дам. Видно было, что она и сама не понимала, как могла она сесть с ними
рядом. Сообразив это, она до того испугалась, что вдруг опять
встала и
в совершенном смущении обратилась к Раскольникову.
Пред ним
встала картина, напомнившая заседание масонов
в скучном романе Писемского: посреди большой комнаты, вокруг овального стола под опаловым шаром лампы сидело человек восемь;
в конце стола — патрон,
рядом с ним — белогрудый, накрахмаленный Прейс, а по другую сторону — Кутузов
в тужурке инженера путей сообщения.
В переднем
ряду встала женщина и веселым голосом крикнула...
— Выпейте с нами, мудрец, — приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул
в зал, встречу аплодисментам. Дама
в кокошнике отказалась петь, на ее место
встала другая, украинка, с незначительным лицом, вся
в цветах,
в лентах, а
рядом с нею — Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и не нужна ему, фальшивая серая борода неузнаваемо старила его лицо. Толстый маркиз впереди Самгина сказал...
Самгин не заметил, откуда явился офицер
в пальто оловянного цвета, рыжий, с толстыми усами, он точно из стены вылез сзади Самгина и
встал почти
рядом с ним, сказав не очень сильным голосом...
Ушли. Луна светила
в открытое окно. Лидия, подвинув к нему стул, села, положила локти на подоконник. Клим
встал рядом.
В синеватом сумраке четко вырезался профиль девушки, блестел ее темный глаз.
«Русский. Я его где-то видел», — отметил Самгин и стал наклонять голову каждый раз, когда этот человек оглядывался. Но
в антракте человек
встал рядом с ним и заговорил глухим, сиповатым голосом...
«Ну да, — конечно: рабочий класс — Исаак, которого приносят
в жертву. Вот почему я не могу решительно
встать рядом с теми, кто приносит жертву».
Был целый
ряд причин, которыми Самгин объяснял себе неизбежность этого участия
в суматохе дней, и не было воли, не было смелости
встать в стороне от суматохи.
— Хотела
встать и упала, — заговорила она слабеньким голосом, из глаз ее текли слезы, губы дрожали. Самгин поднял ее, уложил на постель, сел
рядом и, поглаживая ладонь ее, старался не смотреть
в лицо ее, детски трогательное и как будто виноватое.
Рядом с рассказчиком
встал другой, выше его, глазастый, лысый,
в толстой ватной куртке и серых валенках по колено, с длинным костлявым лицом
в рыжеватой, выцветшей бороде. Аккуратный старичок воодушевленно действовал цифрами...
Рядом с Климом
встал, сильно толкнув его, человек с круглой бородкой,
в поддевке на лисьем мехе,
в каракулевой фуражке; держа руки
в карманах поддевки, он судорожно встряхивал полы ее, точно собираясь подпрыгнуть и взлететь на воздух, переступал с ноги на ногу и довольно громко спрашивал...
Время шло медленно и все медленнее, Самгин чувствовал, что погружается
в холод какой-то пустоты,
в состояние бездумья, но вот золотистая голова Дуняши исчезла, на месте ее величественно
встала Алина, вся
в белом, точно мраморная. Несколько секунд она стояла
рядом с ним — шумно дыша, становясь как будто еще выше. Самгин видел, как ее картинное лицо побелело, некрасиво выкатились глаза, неестественно низким голосом она сказала...
Черными пальцами он взял из портсигара две папиросы, одну сунул
в рот, другую — за ухо, но
рядом с ним
встал тенористый запевала и оттолкнул его движением плеча.
Самгин
встал и пошел прочь, думая, что вот,
рядом с верой
в бога, все еще не изжита языческая вера
в судьбу.
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на шаг,
встал рядом с человеком
в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь
в столовую закрывала фигура другого жандарма.
Из толпы вывернулся Митрофанов, зажав шапку под мышкой, держа
в руке серебряные часы,
встал рядом и сказал вполголоса, заикаясь...
В зале снова гремел рояль, топали танцоры, дразнила зеленая русалка, мелькая
в объятиях китайца.
Рядом с Климом
встала монахиня, прислонясь плечом к раме двери, сложив благочестиво руки на животе. Он заглянул
в жуткие щелочки ее полумаски и сказал очень мрачно...
Она — нищая
в родном кругу. Ближние видели ее падшую, пришли и, отворачиваясь, накрыли одеждой из жалости, гордо думая про себя: «Ты не
встанешь никогда, бедная, и не станешь с нами
рядом, прими, Христа ради, наше прощение!»
Потом
встала, вынула из комода прежнее, нераспечатанное, такое же письмо и положила
рядом с этим, и села опять
в своей позе, закрывая руками лицо.
Митя
встал и подошел к окну. Дождь так и сек
в маленькие зеленоватые стекла окошек. Виднелась прямо под окном грязная дорога, а там дальше,
в дождливой мгле, черные, бедные, неприглядные
ряды изб, еще более, казалось, почерневших и победневших от дождя. Митя вспомнил про «Феба златокудрого» и как он хотел застрелиться с первым лучом его. «Пожалуй,
в такое утро было бы и лучше», — усмехнулся он и вдруг, махнув сверху вниз рукой, повернулся к «истязателям...
Роскошный пир. Пенится
в стаканах вино; сияют глаза пирующих. Шум и шепот под шум, смех и, тайком, пожатие руки, и порою украдкой неслышный поцелуй. — «Песню! Песню! Без песни не полно веселие!» И
встает поэт. Чело и мысль его озарены вдохновением, ему говорит свои тайны природа, ему раскрывает свой смысл история, и жизнь тысячелетий проносится
в его песни
рядом картин.
Вот она
встала и озирается. Еще рано, но окна уж побелели, и весеннее солнце не замедлило позолотить их.
Рядом с ее креслом сидит Паша и дремлет; несколько поодаль догорает сальный огарок, и желтое пламя чуть-чуть выделяется из утренних сумерек. Ей становится страшно; она протягивает руку, чтобы разбудить Пашу, хочет крикнуть — и
в изнеможении падает…
Я поднялся на своей постели, тихо оделся и, отворив дверь
в переднюю, прошел оттуда
в гостиную… Сумерки прошли, или глаза мои привыкли к полутьме, но только я сразу разглядел
в гостиной все до последней мелочи. Вчера не убирали, теперь прислуга еще не
встала, и все оставалось так, как было вчера вечером. Я остановился перед креслом, на котором Лена сидела вчера
рядом со мной, а
рядом на столике лежал апельсин, который она держала
в руках.
История лишь
в том случае имеет смысл, если будет конец истории, если будет
в конце воскресение, если
встанут мертвецы с кладбища мировой истории и постигнут всем существом своим, почему они истлели, почему страдали
в жизни и чего заслужили для вечности, если весь хронологический
ряд истории вытянется
в одну линию и для всего найдется окончательное место.
До самого вечера Марья проходила
в каком-то тумане, и все ее злость разбирала сильнее. То-то охальник: и место назначил — на росстани, где от дороги
в Фотьянку отделяется тропа на Сиротку. Семеныч улегся спать рано, потому что за день у машины намаялся, да и
встать утром на брезгу. Лежит Марья
рядом с мужем, а мысли бегут по дороге
в Фотьянку, к росстани.
Они легли
рядом на траву ногами к голове и потом зацепили друг друга ногой
в ногу; секрет борьбы заключался
в том, чтобы давить скрюченной ногой ногу противника до тех пор, пока тот не
встанет на голову.
Стоит ему сомкнуть глаза, как
встает целый
ряд обидных картин: вот торжествует Майзель с своей птицей — Амалькой, вот улыбается
в бороду Вершинин, вот ликует Тетюев…
— Все, кому трудно живется, кого давит нужда и беззаконие, одолели богатые и прислужники их, — все, весь народ должен идти встречу людям, которые за него
в тюрьмах погибают, на смертные муки идут. Без корысти объяснят они, где лежит путь к счастью для всех людей, без обмана скажут — трудный путь — и насильно никого не поведут за собой, но как
встанешь рядом с ними — не уйдешь от них никогда, видишь — правильно все, эта дорога, а — не другая!
Больной качнулся, открыл глаза, лег на землю. Яков бесшумно
встал, сходил
в шалаш, принес оттуда полушубок, одел брата и снова сел
рядом с Софьей.
Я не упомянул о Шатове: он расположился тут же
в заднем углу стола, несколько выдвинув из
ряду свой стул, смотрел
в землю, мрачно молчал, от чаю и хлеба отказался и всё время не выпускал из рук свой картуз, как бы желая тем заявить, что он не гость, а пришел по делу, и когда захочет,
встанет и уйдет.
С появлением Иоанна все
встали и низко поклонились ему. Царь медленно прошел между
рядами столов до своего места, остановился и, окинув взором собрание, поклонился на все стороны; потом прочитал вслух длинную молитву, перекрестился, благословил трапезу и опустился
в кресла. Все, кроме кравчего и шести стольников, последовали его примеру.
Вот кончен он;
встают рядами,
Смешались шумными толпами,
И все глядят на молодых:
Невеста очи опустила,
Как будто сердцем приуныла,
И светел радостный жених.
Но тень объемлет всю природу,
Уж близко к полночи глухой;
Бояре, задремав от меду,
С поклоном убрались домой.
Жених
в восторге,
в упоенье:
Ласкает он
в воображенье
Стыдливой девы красоту;
Но с тайным, грустным умиленьем
Великий князь благословеньем
Дарует юную чету.
В тот же день, вечером,
в новом,
в восточном вкусе отделанном театре шла итальянская опера. Воронцов был
в своей ложе, и
в партере появилась заметная фигура хромого Хаджи-Мурата
в чалме. Он вошел с приставленным к нему адъютантом Воронцова Лорис-Меликовым и поместился
в первом
ряду. С восточным, мусульманским достоинством, не только без выражения удивления, но с видом равнодушия, просидев первый акт, Хаджи-Мурат
встал и, спокойно оглядывая зрителей, вышел, обращая на себя внимание всех зрителей.
С этим решением, как бы опасаясь утратить его, он быстро и круто повернул к «Лиссабону», надеясь встретить там мясника, и не ошибся: отвалясь на спинку стула, надув щёки, Шкалик сидел за столом, играя
в карты с Никоном. Ни с кем не здороваясь, тяжело топая ногами, Кожемякин подошёл к столу,
встал рядом с Посуловым и сказал приглушённым голосом...
Когда каждый
встанет в свой
ряд — тут и видно будет, где сила, кому власть.
Вспомнилось, как однажды слово «гнев»
встало почему-то
рядом со словом «огонь» и наполнило усталую
в одиночестве душу угнетающей печалью.
Калерия (мечтательно). Но заря своей улыбкой погасила звезды
в небе. (Тоже
встает из-за рояля, стоит
в двери на террасу
рядом с Варварой Михайловной.)
С тем же чувством
в груди он протискался сквозь толпу и
встал рядом с полицейским. Тот сердито толкнул его
в плечо, крикнув...
Но вдруг, повернув голову влево, Илья увидел знакомое ему толстое, блестящее, точно лаком покрытое лицо Петрухи Филимонова. Петруха сидел
в первом
ряду малиновых стульев, опираясь затылком о спинку стула, и спокойно поглядывал на публику. Раза два его глаза скользнули по лицу Ильи, и оба раза Лунёв ощущал
в себе желание
встать на ноги, сказать что-то Петрухе, или Громову, или всем людям
в суде.
Илья понял, что она испугалась его слов, но не верит
в их правду. Он
встал, подошёл к ней и сел
рядом, растерянно улыбаясь. А она вдруг охватила его голову, прижала к своей груди и, целуя волосы, заговорила густым, грубым шёпотом...
У лавки менялы собралась большая толпа,
в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял у двери, не пуская людей
в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья
встал на виду у него и прислушивался к говору толпы.
Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка
в лисьей шубе.
Театр неистово вызывал бенефициантку. Первый
ряд встал возле оркестра и, подняв высоко руки перед занавесом, аплодировал. Только два человека
в белых кителях, опершись задом
в барьер оркестра, задрали головы кверху, поворачивая их то вправо, где гудел один бас, то влево, откуда, как из пропасти, бучало: «во… а… ва… а… а». Бучало и заливало все.
Обед был подан на крыльце и состоял всего из двух блюд: русских щей и баранины. Зато
в винах недостатка не было, и Карнаухов,
в качестве хозяина прииска, одолел всех. Ароматов сидел
рядом с хозяином, и на его долю перепало много лишних рюмок, так что, когда
встали из-за стола, он несколько раз внимательно пощупал свою лысую голову и скорчил такую гримасу, что все засмеялись.
Мы
встали и пошли бродить по комнатам.
В конце анфилады их широкая дверь вела
в зал, назначенный для танцев. Желтые шелковые занавески на окнах и расписанный потолок,
ряды венских стульев по стенам,
в углу залы большая белая ниша
в форме раковины, где сидел оркестр из пятнадцати человек. Женщины, по большей части обнявшись, парами ходили по зале; мужчины сидели по стенам и наблюдали их. Музыканты настраивали инструменты. Лицо первой скрипки показалось мне немного знакомым.
Зажмурю бессонные глаза, но невольно открываю их, и передо мною опять
в лунном свете
ряд белых монахинь. Это наконец надоело; я
встал, затворил дверь комнаты и понемногу заснул.
Когда он поравнялся с одной из групп босяков-грузчиков, расположившихся
в тени под грудой корзин с углем, ему навстречу
встал коренастый малый с глупым,
в багровых пятнах, лицом и поцарапанной шеей, должно быть, недавно избитый. Он
встал и пошел
рядом с Челкашом, вполголоса говоря...
И вот — углубился я
в чтение; целыми днями читал. Трудно мне и досадно: книги со мной не спорят, они просто знать меня не хотят. Одна книга — замучила: говорилось
в ней о развитии мира и человеческой жизни, — против библии было написано. Всё очень просто, понятно и необходимо, но нет мне места
в этой простоте,
встаёт вокруг меня
ряд разных сил, а я среди них — как мышь
в западне. Читал я её раза два; читаю и молчу, желая сам найти
в ней прореху, через которую мог бы я вылезти на свободу. Но не нахожу.
Подвинулся вперёд,
встал рядом с ним и заглядываю
в его дивное лицо — белое, словно кипень,
в чёрной бороде с редкой проседью.